Лариса Константиновна Алексеева Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

Людмила Оболенская-Флам О встрече с Аксеновым Cегодня трудно даже представить себе, какой была Москва 1976 года в застойное брежневское время - столица полицейского государства с его бедным населением и бессмысленными лозунгами, украшавшими фасады домов. На фоне этой

М., 1912

Каталог выставки картин «Мир Искусства». 1-е изд. С.-Петербург, 1913

Каталог выставки картин «Мир Искусства». М., 1913

Ю.Л. Оболенская. (СПБ. Бассейная 25, кв. 11). №234. Пейзаж. №235. Пейзаж с домиками. №236. Огурцы // Каталог IV Художественной Выставки картин. Северный Кружок Любителей Изящных Искусств. Вологда, Типография Н[аследнико]в А.В. Белякова, 1913, с.13

Добычина Н.Е. (устроительница выставки), Шухаева Е.Н. (секретарь), Шухаев В.И. (худ. обложки). Выставка картин в пользу Лазарета деятелей искусств. Каталог. Пг., Художественное бюро Н.Е. Добычиной, 1914

Ю.Л. Оболенская. №№ 111–126 // Выставка Живописи: 1915 год: [Каталог ]. – М. : Художественный Салон (Б. Дмитровка, 11) ; Тип. Т.д. И.С. Коломиец и К° (Москва. Телеф. 2-14-81), , С.12 . – 237 №№. – Обл ., тит .

Ю.Л. Оболенская. №№ 352–356 // Каталог выставки картин «Мир Искусства» : / Уполномоченный для Москвы К.В. Кандауров (тел. 4-48-83); Тел. Выставки 2-61-65 (Больш. Дмитровка, 11). – М., 1915, С.18б . – Обл ., тит . – .

Ю.Л. Оболенская. №№ 180–181 // Каталог Выставки картин . – Пг. ; Худож.-Графическ. Ателье и Печатня М. Пивоварский и Ц. Типограф (Петроград, Моховая, 8. Тел. 88-75), 1916, С.14 . – Изд.2; 280 №№; В надзаг.: Мир искусства; Тел. Выставки 213-42 (Марсово поле, 7); Дозволено военною цензурою 26 февр. 1916 г. – Обл ., тит .

Юлия Оболенская. №№ 247–257 // Каталог Выставки картин / Мир Искусства . – Пг. ; Ц. Типограф (Литейный пр., д. №58), 1917, С. 19 –20 . – Изд.2. – Обл ., тит .

Юлия Оболенская. №№ 343–345 // Каталог выставки картин «Мир Искусства» . – М. ; Тип. Журн. Автомобилист (Москва. Тел. 2-11-26), 1917, С.19 . – 24 с. – Обл ., тит .

В. Иванов. По выставкам [«Мир Искусства»] // Л.Г. Мунштейн (Lolo) (ред.). Рампа и Жизнь. №1. М.; Ред.: Москва, Богословский пер. (уг. Бол. Дмитровки), д.1. Телеф. 2-58-25; Тип. и цинкогр. М.И. Смирнова под фирм. «Московский Листок». Воздвиженка, Ваганьковский пер., д.5; 25 к., 1 января 1917, с.8 – 9 (вкл. илл. с.7) (Обл ., илл.: Ю. Оболенская. В мастерской (с.7). К. Кандауров. У балагана (с.8). Б. Кустодиев. Девушка на Волге (с.8). Н. Ясинский. Скульптура (с.9))

Е.С. Кругликова. Александринская пл. 9. Тел. 3 – 57. Силуэты. №155. Ю. Оболенская // Каталог выставки картин «Мир Искусства». 2-е изд. Пг., 1917, с.13

Война королей. Из серии «Петрушка». Кукольный театр Оболенской [–] Кандаурова. [М.-Пг.], Театральный Отдел Народного Коммисариата Просвещения, 6 руб., 1918 (Текст Ю.Л. Оболенской, рис. Худож. Ю.Л. Оболенской и К.В. Кандаурова, факсимиле рис. и текст исп. Худ. В. Несслер, печ. лит. Р. Бахман, Москва) (Обл ., спинка , илл ., илл ., илл ., илл ., илл ., илл .)

Оболенская, Ю. и Кандауров, К. №128. «Снегурочка». Масло // Каталог IV-ой Государственной выставки картин. 1918 – 1919 г. Пречистинка, 19. Тел. 1-66-13. М., В.Ц.В.Б. [Всероссийское Центральное Выставочное Бюро] Отдела изобразительных искусств Нар. ком. по просвещению, Типография Т-ва Кушнерева, 1919, с.10

Оболенская, Ю.Л. №121. Война королей. Акв. №122. Война грибов. Темп. №123. Аленький цветочек. Темп. №№ 124 – 127. Золотой петушок. Темп. // Каталог IV-ой Государственной выставки картин. 1918 – 1919 г. Пречистинка, 19. Тел. 1-66-13. М., В.Ц.В.Б. [Всероссийское Центральное Выставочное Бюро] Отдела изобразительных искусств Нар. ком. по просвещению, Типография Т-ва Кушнерева, 1919, с.10

Юлия Оболенская. (Москва, 1-я Тверская-Ямская, д. 26). №№ 199 – 220. [в т.ч. №199. Портрет (Самарканд). №200. Водоносы (Бухара). №202. Туркменский базар. №206. В киргизской степи. №207. Чайхане (Самарканд). Рисунки: №208. Базар в Мерве. №№ 209, 210. Ташкент. №№ 211, 212. Бухара. №№ 214, 215. Самарканд. №218. Сарт] // Московское Общество Художников «Жар-Цвет». Каталог выставки картин. М., 1924, с.10 – 11

Оболенская Юлия. (1-я Тверская-Ямская, 26). №№ 250 – 256 // Московское Общество Художников «Жар-Цвет». Каталог выставки картин 1925 г. [Москва], Тип. ЦУП ВСНХ, , с.11

Оболенская Юлия. (1-я Тверская-Ямская 26). №72. Пушкин. №73. Гоголь. (Линолеум). №74. Достоевский. №75. Некрасов. №76. Блок. №77. Машкоп. (Бухара). // Московское Общество Художников «Жар-Цвет». Каталог выставки картин 1926 г. II-е Издание Центрального Дома Ученых «ЦЕКУБУ». [Москва], 3-я Типография Госиздата ССР Армении, , с.5

Ю.Л. Оболенская. Памятник Пушкину в Москве // Красная Нива. Вып.6. М., 7 февраля 1926; Цена в Москве, провинции и на ст. ж.д. – 20 к.; обл.

А. Полканов. Каталог выставки современного искусства (живопись и графика). Симферополь, Издание Центрального Музея Тавриды, 1927

Оболенская Юлия Леонидовна. №№ 136 – 139 // Русский рисунок за десять лет Октябрьской революции: Каталог приобретений Галлереи: 1917–1927 / вст. ст.: А.В. Бакушинский. – М. : ГТГ; 1-я Образцовая тип. Госиздата, 1928, С. 55 – 56. – Обл . , тит . – 1 000 экз., 1 руб. 25 коп.

Оболенская, Ю.М. №151. Дети (Детдом им. Дзержинского) // Выставка художественных произведений к десятилетнему юбилею Октябрьской революции: Январь 1928: [Каталог ; 230 №№]. – М. : Выставочный комитет; тип. при Управлении делами Совнаркома СССР и СТО (Москва, Малая Дмитровка, 18), 1928, С.13. – 2 000 экз. – Обл . , тит .

Оболенская Юлия. (1-я Тверск-Ямская, д. 26). №№ 206 – 214 // Проф. А.А. Сидоров (вст. ст.). Выставка картин Общества Художников «Жар-Цвет». [Каталог]. М., Издание О-ва Художников «Жар-Цвет», 1928, с.38

Четвёртая выставка картин современных русских художников. Феодосия, Государственная галерея Айвазовского и Археологический музей, 1928

Christian Brinton (foreword), P. Novitsky (introduction). Exhibition of contemporary art of Soviet Russia: painting, graphic, sculpture. Grand Central Palace, New York, February, 1929. , Amtorg Trading Corporation, 1929

Grafiek en Boekkunst uit de Sovjet-Unie. Tentoonstelling Stedelijk Museum. Amsterdam, 21.4 – 13.5.29. – : Genootschap Nederland Nieuwrusland, . – Boekomslag ; Ill.: A. Dejneka. Uit « Eerste Mei », kinderboek; Demonstratie ; – Ssolowejtschik. Uit het album « Revolutiejaren »; – J. Pimenoff. Teekening ; – W. Lebedew. Uit « Ijswafels », kinderboek.

В. Мартовский. Среди болот и озёр Нижегородского края. [Рассказ]. Рис. и обложка Ю. Оболенской. М., Работник просвещения; тип. «Гудок». Москва, ул. Станкевича, 7; Читальня советской школы. 3-й год изд. №36 – 37; 10 000 экз., 25 коп., 1929 (Обл ., спинка , тит ., илл .)

Оболенская Ю. (1-ая Тверская Ямская, д. 26). №110. Рисунки // Выставка картин Общества Художников «Жар-Цвет». Каталог выставки 1929 [г.]. М., Издание О-ва Художников «Жар-Цвет», 1929, с.9

Оболенская Ю.Л. Москва, 1-я Тверская-Ямская, 26, кв. 8. №90. Бухарские ткачи. №91. У ткацкого станка. №92. / Общество Художников «Жар-Цвет» // Игн. Хвойник (вст. ст.), И.М. Зыков (сост.). Первая передвижная выставка живописи и графики. [Каталог. М.], Наркомпрос – Главискусство, Издание Главискусства; Типография РИО ВЦСПС. Москва, Крутицкий Вал, д.18; 3 000 экз., 15 коп., 1929 (…за время существования Наркомпроса только один раз, в 1925 г., была предпринята передвижная выставка, посетившая ряд городов Поволжья… выставку за 3 месяца посетило свыше 30 000 человек… Устройство первой передвижной выставки Главискусство Наркомпроса кладёт начало практической работе по обслуживанию провинциального зрителя... приступает к погашению культурного долга центра по отношению к местам… с.4, 3), с.18

Оболенская Ю.Л. №51. Дети, м. Рисунки: №97. Костёр пионеров. №№ 98, 99. Во дворе детдома. №100. Туркменка с детьми. №101. Киргизка с детьми // Игн. Хвойник (вст. ст.), К. Козлова (оформл.), Ю. Пименов (рисунки). Дети в искусстве. Каталог выставки живописи, рисунка, кино-фото, полиграфии и скульптуры на тему: Жизнь и быт детей Советского Союза. Главискусство Н.К.П. – слёту пионеров. М., [Главискусство Наркомпроса]; Мосполиграф – 10-я типография «Заря Коммунизма», [Москва], Чистые пруды, д. 8; 5 000 экз., 1929, с.11, 14

Пятая выставка живописи и графики современных русских художников. Феодосия, Государственная галерея Айвазовского и Археологический музей, 1929

Ю. Оболенская. На шелкомотальной фабрике в Бухаре (рис., с.3); Ю. Сытин. Скорпионы. Рассказ. Рис. Ю. Оболенской (с.4 – 6, илл ., илл ., илл ., илл , илл .) // Красная Нива. Вып.16. М., Известия ЦИК СССР и ВЦИК, 15 коп., 14 апреля 1929 (Обл.: И. Мазель. Вечер в кишлаке (Из этнографич. серии «Туркменистан») 1929 г.)

Оболенская Ю.Л. №159. Сборщицы винограда в коммуне «Труд». Акв. №160. Носильщик винограда. Тушь. №161. Сбор винограда в совхозе. Тушь. №162. Нагрузка винограда. Тушь / Графика, рисунок, акварель. Сельскохозяйственное строительство // Вторая передвижная выставка: Живопись и графика: Современная социальная тематика: Вступ. статья Игн. Хвойника: [Каталог : 175 №№]. – М. : Главискусство; школа ФЗУ им. Ильича «Мосполиграф», 1930, С.29 . – В надзаг.: Наркомпрос. Главискусство; 3 000 экз, 15 коп. – Обл ., тит .

Оболенская, Ю.Л. (1-я Тверская-Ямская, 26, кв.8. Тел. 3-71-21). №76. Во дворе детдома имени Ф.Э. Дзержинского в Феодосии. 1929 // Каталог выставки «Социалистическое строительство в советском искусстве»: : С 14 дек. 1930 г. по 14 янв. 1931 г. : Москва; Кузнецкий Мост, 11 / вст. ст.: Ю. Славинский. – М. : ВКТ «Художник» ; Тип. газ. «Правда» (Москва, Тверская, 48), , С. 36 – 37. – В надзаг.: Всероссийское Кооперативное Товарищество «Художник»; 1 000 экз. – Обл .: П.Я. Павлинов; тит .

О. Гюль [псевд., Р. Богрова (Розовская)]. Камни поют. Персидские новеллы. Худ. Ю. Оболенская. М., Советский писатель; Типо-литография им. Воровского. [Москва], ул. Дзержинского, 18; 7 250 экз., 2 р. 50 к., пер. 50 к., 1934 (Обл ., тит ., фронтиспис )

Оболенская, Юлия Леонидовна, р. 1899 г. – Москва. №603. Верблюд (1926, ГТГ). №604. Рисунки из серии «Уборочная кампания» (1932) / Каталог выставки. Графика // Бубнов А.С. (Председатель Правительственной Комиссии выставки, вст. ст.). (Члены жюри: Л.А. Бруни, Е.А. Кацман, В.В. Лебедев, Д.И. Митрохин, И.И. Нивинский, А.Д. Чегодаев, А.М. Эфрос и др.). Художники РСФСР за XV лет (1917 – 1933). Живопись. Скульптура. Плакат. Каррикатура . Мороз Иванович. Рисунки Ю. Оболенской. [Сказка]. М.-Л., Детгиз Наркомпроса РСФСР; Фабрика детской книги Детгиза Наркомпроса РСФСР. Москва, Сущевский вал, 49; 50 000 экз., 1 руб., 1944 (Обл ., тит ., илл ., илл .)

Л. Толстой. Рассказы [детям]. Рисунки Ю. Оболенской. М.-Л., Детгиз; Фабрика детской книги Детгиза Наркомпроса РСФСР. Москва, Сущевский вал, 49; 30 000 экз., 2р., 1944 (Школьная библиотека для нерусских школ) (Обл ., тит ., илл ., илл ., илл ., илл ., илл ., илл ., илл .,

Галушкина А.С., Смирнов И.А. (науч. ред.) и др. Выставки советского изобразительного искусства. 1941 – 1947 гг. Справочник. Т.3. М., Советский художник, 1973

Оболенская Ю.Л. Воспоминания о М. Волошине. М., 1990

Северюхин Д.Я., Лейкинд О.Л. Золотой век художественных объединений в России и СССР. Справочник. СПб., Издательство Чернышёва, 1992

Matthew Cullerne Bown. A Dictionary of Twentieth Century Russian And Soviet Painters. 1900 – 1980s. London, Izomar Limited, 1998

Кирьянов Г.Н. (вст. ст.). Оболенская Юлия Леонидовна. Материалы к биографии К.В. Кандаурова. Черновики. Отрывки из воспоминаний // Воробьёва Н.Н. (отв. ред.). А.Н.Толстой. Новые материалы и исследования (ранний А.Н. Толстой и его литературное окружение). Сборник. М., Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН, 2002, с.201 – 210

Оболенская Юлия // Семенихин В., Верлинская Н. (ред.). Фомин Д., Пиггот Е. (статьи). Детская иллюстрированная книга в истории России. 1881 – 1939. В 2-х томах. М., Улей, 2009, Т.1, с.254 – 255

А.В. Крусанов. Русский авангард. 1907 – 1932. (Исторический обзор в 3-х томах). Т.1 (в 2-х кн.). Боевое десятилетие. 1907 – 1916/1917. М., Новое Литературное Обозрение, 2010,

Ю.Л. Оболенская. Живописец, график, мемуаристка, поэтесса. Дочь Л.Е. Оболенского (псевдоним – М. Красов), писателя, философа, редактора и издателя журнала «Русское Богатство» // В. Леняшин (науч. ред. тома). Живопись. Первая половина ХХ века. Русский музей. Каталог. Т.12. Н – Р. СПб., Palace Editions, Русский музей, Альманах (Вып.404), 5 000 экз., 2013, с.31 (Обл ., тит .)

В мае 1913 г. я с моими близкими <...>, как обычно, поехала в Крым. Нам хотелось попробовать новые места, но в Коктебель мы не собирались. Нас загнал туда проливной дождь и невообразимо глупые заметки местных газеток о коктебельских обычаях, вызывавшие в читателе впечатление, совершенно обратное намерению их авторов.
Нас встретила Елена Оттобальдовна Волошина, в сафьяновых сапогах, в шароварах, с серой гривой, орлиным профилем и пронзительным взглядом. “Комнаты плохие, - отрывисто заявила она, - удобств никаких. Кровати никуда не годятся. Ничего хорошего. А впрочем, сами смотрите. Хотите оставайтесь, хотите - нет”. Мы остались.
Тогда по лестнице быстро затопали, и сбежал вниз М. А. *(М. А. Волошин) , издали спрашивая тонким голосом, по-детски: “Мама, мама, можно мне яйцо?” Яйцо это он держал в руке. На нем был коричневый шушун, волосы перевязаны шнурочком.
Мы познакомились в первые же дни. Началось с того, что, найдя на балконе моего Claudel"я *(Клодель (франц.)) , он с негодованием унес его к себе, привыкнув, что бесцеремонные “обормоты” постоянно растаскивали его ценную библиотеку. Когда я пришла выручать пропавшую книгу, он был очень смущен: он считал, что в России Claudel есть только у него.
Начало было неплохое, но большого сближения не произошло.
В это время съезжались старые друзья-“обормоты”: Эфроны, Фельдштейны *(Художница Ева Адольфовна Фельдштейн и Михаил Соломонович Фельдштейн - юрист, сын писательницы Р. М. Хин (Гольдовской)) , Цветаевы, Майя Кювилье *(Кювилье Мария Павловна (1895-1985, в 1-м браке - Кудашева, затем - жена Ромена Роллана) - поэтесса, переводчица) Они приняли нас холодно. Сблизил нас Константин Васильевич Кандауров *(К. В. Кандауров (1865-1930) - художник) , приехавший в Коктебель 6 июня. О нем заранее известил нас М. А. со свойственной ему пышностью: “Приехал Кандауров - московский Дягилев!” Мы с приехавшей ко мне подругой Магдой Нахман *(Нахман Магда Максимилиановна - художница) сидели на балконе, когда этот “второй Дягилев” проходил мимо нас с Богаевским в мастерскую М. А., остановился, засмеялся и познакомился сам. Мы стали друзьями в тот же день, и он быстро выпытал у меня все мои стихотворные опыты и пасквили на коктебельские темы и так же быстро сообщил о них М. А., привлек его ко мне и, к моему ужасу, заставил меня все это читать ему. Потом устроила мне экзамен Елена Оттобальдовна. Потом вся молодежь. И в результате я оказалась зачисленной в почетный “Орден обормотов”.
Теперь мы допускались на все чтения стихов на капитанском мостике и в мастерской, ходили вместе на этюды и прочее. Но народу было так много, что особенно длительных бесед не было. К тому же Елена Оттобальдовна ревниво следила, чтобы М. А. не отвлекали в часы работы.
Связные записи мои о М. А. начинаются со 2 сентября, с отъезда последних обормотов. До этого они отрывочны и переплетаются с записями о других встречах.
<...> В дневнике есть упоминание о М. А. 10 июня, когда мы всей компанией ходили впервые на Карадаг. Оно незначительно. Более интересная запись есть через несколько дней: “Вчера ходили вечером рисовать с Богаевским, Волошиным и Константином Васильевичем на Сюрю-Кая. По дороге М. А. утверждал, что музеи не нужны и картины должны умирать . Что они у нас не украшают комнату, как у японцев. На него напали, и он сбился с позиции. Майя держалась за его руку. Константин Васильевич ее поддразнивал, она сердилась и становилась похожей на осу. После работы все ждали М. А., но они с Майей вновь отстали, и мы вернулись втроем”.
Запись от 22 июня . <...> По дороге М. А. сказал: “Юлия Леонидовна, мне Константин Васильевич говорил, что Вы интересуетесь моими ненапечатанными стихами, - я Вам прочту, если хотите”.
У него забавная теория, что система в работе необходима лентяям, и необходимо, чтобы им мешали. Я предложила, что в таком случае, когда уедут обормоты, мешать для его пользы буду я. Он ответил, что тогда-то и можно будет поговорить: теперь суета и масса народу.
Федор Константинович *(Ф. К. Радецкий - чиновник по особым поручениям Министерства финансов) снимал М. А. и Константина Федоровича *(К. Ф. Богаевский) в мастерской до обеда. Меня ставили, чтобы испробовать освещение. Во время съемки вошла Майя с подсолнечником в руке и наводила критику на выражение лица М. А. После обеда пошли на этюды. <...> Идти было жарко и душно, висели тучи. Майя бунтовала с шапкой M. A., a он шагал, простоволосый, в сандалиях, с неизменным за плечами картоном, и кудри летели по ветру. По дороге он выбранил Петрова-Водкина - не потому ли он и мне не доверяет как художнику? <...>
15 июля . Вечером М. А. и Майя читали свои стихи на балконе. М. А. просил огурец для натюрморта, а я потребовала “Lunaria”, a потом прочесть другие, еще не напечатанные. Майя пришла позже, грызла кукурузу и читала свои вещи. Она талантлива.
Сегодня, 16-го, я возвратила “Lunaria” и смотрела этюды М. А. Заговорили о живописи, но на разных языках (о краске, цвете - тоже, о контрасте в пейзаже). Потом о его венке, о других стихах, вчера прочитанных, и о поэтах. <...>
11 августа . В окне увидела М. А., и заговорились. Он замазал белилами надписи на целомудренных губернаторских столбах , находя, что они напоминают станционные, - и проектировал на пустых местах, “чтоб место не пропадало”, изобразить палец: вид на Карадаг, - и другой: вид на Янышары *(Янышары - бухта к востоку от Коктебеля) . Мы долго веселились. М. А. спрашивал о впечатлении от первого посещения мастерской Богаевского, пошутил насчет его аккуратности, щурился от солнца и, наконец, ушел купаться.
Я начала работать, но скоро он вернулся и вновь позвал меня посоветоваться, какой краской окрасить бюст Пушкина. А затем, начав его окраску, позвал посмотреть, хорошо ли выходит. Кончив окраску, вновь позвал меня; от разговора об окраске перешли к рассматриванию посудин на его полках, от них - к благовониям, в них лежавшим, - амбре и банхого. Он покурил мне тибетскую палочку - я ее почти всю сожгла. Рассмотрела все его духи, его новые книги. Говоря о Лхасе, он показал набросок с воспитателя Далай-ламы, ему знакомого *(Имеется в виду Агван Доржиев (см. о нем во второй автобиографии М. Волошина 1925 г.)) , и тут же - массу талантливых парижских набросков, офортов, портретов (брюсовский похож на Врубеля), тысячу Бальмонтов. Увидав странный корень на его полке, я спросила: “Что это?” - “Отец Черубины де Габриак, черт Габриах”, - отвечал М. А. и рассказал подробности этой фантастической истории. Я просидела у него до темноты.
15 августа . Уехали обормоты... Вечер 14-го я провела на вышке у М. А., попала туда так: после разговора с Сережей *(С. Я. Эфрон) шла домой, случайно взглянула вверх и увидела М. А. и Владимира Александровича Рогозинского . “Вы почувствовали, что мы на вас смотрим!” - закричали они. Владимир Александрович бросил в меня камешком, а я пошла его бить. Сидели наверху втроем. Они говорили о Козах *(Козы - татарская деревня, расположенная на пути от Коктебеля в сторону Судака (ныне Солнечная долина) , куда едут завтра, о Бахчисарае, о надписях на “Бубнах” . 15-го докончили вечер на вышке: Марина *(М. И. Цветаева) и М. А. читали стихи. <...>
2 сентября. < ...> Вечером М. А. пил у нас чай и рассказывал о могиле Эдгара По , об “Аксёле” и Достоевском, о <...> французских книгах, о своих переводах. Я сказала, что была разочарована стихами Regnier *(Ренье (франц.)) Он запротестовал, принес ряд его книг и весь вечер читал вслух чудесные отрывки. Проза оказалась лучше стихов. Дал мне три книги: “La double maitresse”, “La canne de jaspe” и “L"enfant prodigue” Gide *(Романы Анри Ренье “Дважды любимая”, “Яшмовая трость”, Андре Жида “Блудный сын” (франц.)) Днем рассказывал о лечении пассами.
3 сентября. Пришел М. А. и позвал к себе. Читал корректуру своих статей о театре , очень интересно. <...> Утром рано писала на вышке нарисованный вчера пейзаж. M. A. приходит проведывать и смеется над моими неслышными передвижениями. Сегодня утром, лежа в постели, из-за занавески читал мне “Moise” A. de Vigny *(Поэмы “Моисей” А. де Виньи (франц.)) . (Просыпаясь, читает всегда стихи.)
На днях, 31-го, не то 1-го, показывала М. А. свои работы. Пейзаж ему не нравится: он говорит о необходимости геологии.

Юлия Леонидовна Оболенская (1889-1945) - художница. Ей Волошин посвятил стихотворение “Dmetrius-Imperator” (1917).
Текст - по рукописи, хранящейся в архиве ДМВ. Рукопись представляет собой тетрадь с выписками из дневника Ю. Л. Оболенской 1913 года, сделанными ею в 1933 году по просьбе М. С. Волошиной, и с написанным тогда же авторским вступительным комментарием. Сам дневник Ю. Л. Оболенской хранится в Отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи.

Мысли о “неуместности” масляной живописи и ненужности музеев Волошин высказал в статье “Скелет живописи” (журнал “Весы”. 1904. № 1): “Картина масляными красками гармонировала с церквями стиля Возрождения. Она была уместна во дворцах XVII и XVIII века. Традиционная золотая рама - это кусочек церковных орнаментов Ренессанса, кусочек сцены, на которой когда-то висела картина.
Но нам девать масляную краску решительно некуда. Она режет глаза в современном доме своим анахронизмом. Она слишком тяжела и громоздка для временного места на стене”.
См. в этой связи посвященное Майе - М. П. Кювилье - стихотворение Волошина “Над головою подымая...”, написанное 7 июля 1913 года. В этом стихотворении есть такие строки:

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Шрифт:

100% +

Лариса Константиновна Алексеева
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

© Л. К. Алексеева, 2017

© И. Н. Толстой, предисловие, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Под сенью кукол

Я родился под картиной Юлии Оболенской. Не то чтобы других полотен в доме не было – были, всякого рода и разных эпох. Но под ними уже жили мои многочисленные сестры и братья.

На холсте Оболенской были нарисованы стоящие на комоде в ряд пять кукол в чепцах и старинных одеждах: судя по костюмам и выражениям лиц, мать с дочерьми и скромно одетой няней. Воскресный, скажем, выезд в гости к родне. Или типажи крепостного театра, а может, игрушки девочки из состоятельной семьи. Мне они казались персонажами какой-то истории из времен Сухово-Кобылина: так, должно быть, одевались героини его недобрых комедий или соседи убиенной Луизы Симон-Деманш.

Кто нарисовал этих кукол, я долго не знал, а спросить взрослых не приходило в голову, пока однажды, подростком, протирая пыль, я не обнаружил некрупную подпись: «Ю. Обол.».

И отец рассказал мне то немногое, что помнил из семейных историй о Юлии Леонидовне и Константине Васильевиче.

Счастливый читатель предлагаемой переписки узнает стократно больше – и об этой драматической любви, и о перипетиях взаимоотношений поэтов, писателей и художников Серебряного века и его эха 1920-х годов. Книга до краев наполнена интереснейшими и впервые вводимыми в культурный оборот фактами и деталями. Мне же остается сказать о связях нашей семьи с героями книги и об одном странном тематическом контрапункте.

Куклы на старом холсте были в нашей квартире вовсе не случайны. Знакомство Алексея Толстого с Оболенской произошло в известной петербургской художественной школе Званцевой, располагавшейся в том же доме на Таврической, где этажом выше была знаменитая квартира Вячеслава Иванова. Гости ивановской «башни» то и дело спускались вниз к рисовальщикам, те после занятий поднимались наверх. Юлия Оболенская брала уроки в одном классе с тогдашней женой Толстого Софьей Дымшиц, и вполне возможно, что куклы были написаны в качестве ученического натюрморта, и, может быть, не только Юлией Леонидовной.

Второй раунд общения Толстого и Оболенской пришелся на лето 1914 года, когда они встретились в Коктебеле в доме Максимилиана Волошина – том самом доме, который Толстой считал для себя вторым родным, настолько он полюбил своего старшего друга и учителя. Здесь же в Коктебеле Толстой успел подружиться и с Константином Кандауровым, так что плацдарм для развития отношений был солидным.

Алексей Толстой в те месяцы находился в кризисе: он в пух и прах разругался с литературным Петербургом (в чем в значительной мере был виноват сам), его брак с Софьей Дымшиц разваливался, поездка в Коктебель виделась ему спасительной передышкой, украшенной к тому же новыми знакомствами, разговорами и сюжетами.

Мой отец ничего не знал о флирте деда с Юлией Леонидовной, – во всяком случае, я узнаю об этом только из «Цвета винограда», но о долгой и мучительной влюбленности Алексея Николаевича в Маргариту Кандаурову – балерину, племянницу Константина Васильевича – я знал с юных лет, как и о том, что Маргарита Павловна Кандаурова, прими звезды несколько иное расположение на сердечном небосводе, могла бы стать моей бабушкой. Гименей, любитель анаграмм, подобрал мне в бабушки похожую – Крандиевскую (к-а-н-д-р-в).

Куклы над колыбелью между тем помнили свой культурный широкий контекст. Серебряный век был кукольностью напоен – как будто во всех искусствах и жанрах все повально пожелали отметиться своими «Детскими альбомами». Но в отличие от Чайковского, искусство Серебряного века все чаще видело в ребенке не беспечное дитя, а переполненного страстями переодетого взрослого, пребывающего на переходной стадии между человеком и куклой. Отсюда стилизованные герои сомовских полотен из якобы XVIII века, от этого невероятная мода на собирание всего этнографического и подлинного, попытки инициировать увядающую «народность» (Талашкино), фольклорное направление в одежде (смазные сапоги, стиль «рюсс», горьковско-клюевско-есенинские косоворотки), в названиях книгоиздательских серий и марок («Сирин», «Алконост», «Гамаюн»), включая оформление карточных колод. И не случайно одна из самых воспетых красавиц Петербурга – «козлоногая» героиня ахматовской поэмы Ольга Глебова-Судейкина – подрабатывала изготовлением кукол.

Те же идеи возникали и на театральных подмостках. В 1908 году Алексей Толстой написал одну из первых своих пьес – «Дочь колдуна и заколдованный королевич», где куклы фигурировали наравне с живыми людьми. Вещь была написана для театрального кабаре Всеволода Мейерхольда. Она примечательна как прообраз или протоплазма будущей сказки «Золотой ключик». Одна деталь там поразительна: кукольный мастер на сцене (условный Папа Карло) расставляет декорации и заботливо рассаживает кукол, а затем вдруг вынимает из кармана длинную бороду с завязками и превращается в злого колдуна – будущего Карабаса-Барабаса. Добрый и он же злой отец – конфликт вполне во фрейдовском духе.

Правы, разумеется, те читатели «Буратино», кто догадывается о подлинных корнях сказки: деревянная кукла Карло Коллоди стала для Алексея Толстого лишь поводом свести счеты с обидчиками из гордого и высокомерного Петербурга его молодости. «Золотой ключик» – это в значительной степени автобиография, развернутая своими страстями в эпоху первых театральных опытов, современных ученичеству Юлии Оболенской.

Не удивительно поэтому, что на ленинградском издании «Хождения по мукам» 1925 года (не государственном, а частном, авторском) Алексей Толстой просил всеобщего приятеля художника Вениамина Белкина изобразить двух героинь романа – Катю и Дашу. Шутник Белкин вывел два отчетливо узнаваемых профиля – Ахматовой и Глебовой-Судейкиной.

Не могу с уверенностью сказать, кто в нашей семье поддерживал кукольную предрасположенность, – может быть, профессиональное пуппенмейстерство Любови Васильевны Шапориной, многолетнего друга, соседки по Детскому Селу и жены композитора Шапорина, или что-то другое, но мой отец в 1963 году привез из Японии самый странный для советского командированного подарок: изысканную куклу в парадном кимоно с белым, как мел, лицом. Ничего уже полвека спустя не осталось от тех островных гостинцев, а кукла – и сейчас как новая.

А может быть, все эти годы в душе моих родителей звучала отчетливо кукольная нота портретов Николая Павловича Акимова – величайшего сказочника-сатирика, не упустившего ни одного случая сообщить своим моделям – уголком рта, ямочкой на щеке, бликом глазного яблока – тайную насмешку над бренностью бытия. Моя покойная сестра Екатерина у Акимова училась, – не буду оценивать успешность выучки, важно, что ирония и сатира вошли в ее артистическую мысль и остались и в многочисленных портретах, и в немногих тщательно выделанных куклах (главным образом – бабах на чайник).

Мальчик, бывавший в Коктебеле 60-х, живший в доме Волошина, помнящий босыми ногами горячие половики июльской мастерской и ходивший «всей компанией» через Карадаг в какую-то далекую деревушку (как ходили многие поколения предшественников), читает переписку Юлии Оболенской и Константина Кандаурова особыми – ностальгическими – глазами. Узоры прапамяти, запечатленные на этих страницах, волнуют и бередят пусть и не свои, но родственные воспоминания.

Впрочем, почему не свои? Что делать с таким вот неожиданным узором? Почти тридцать лет назад я искал в Париже крышу над головой, и меня свели с одной француженкой, которая открыла для меня давно пустовавшую крохотную квартирку, состоявшую из единственной комнаты и кухни, умещавшейся в угловом стенном шкафу. Квартира была в точности из притчи «Много ли человеку земли нужно».

Уходя, мадам сказала:

– Я поселяю вас здесь потому, что вы русский. Я никого сюда не пускаю. До вас я много лет назад сдавала тоже одной русской. У нее под конец жизни совершенно не было денег, и она со мной за жилье расплачивалась куклами. Она скончалась в этой квартире. Несколько кукол я сохранила с тех пор.

– Простите, а как ее звали?

– Ольга Глебова-Судейкина.

Иван Толстой

Замысел

Обещание книги

Эти письма будут всегда у меня.

Пусть это будет нашей сказкой.

Рассказать «сказку», а точнее, воссоздать историю отношений двух людей, близкую и понятную им одним, – задача не из легких. Всегда остается вопрос о правомерности чтения чужих писем и дневников, даже если они, сохраненные временем, попадают в поле зрения исследователя. Проблема «вмешательства», – нарушения приватности личного пространства, – оправдываемая поисками новых свидетельств, характеристик, нюансов исторической реальности, не только чрезвычайно сложна, но и чревата опасностью мелодрамы, подробностью частного. Однако нынешнее «время рассказчиков», кажется, перестало этим смущаться. Караваны его историй и биографий стремительно заполняют нынешнее культурное пространство, возвращают вытесненное или забытое, создают новые связи и точки пересечения. В этой перекрестной циркуляции знаний, впечатлений, эмоций каждая новая история имеет право на существование.

Эпистолярное наследие Ю. Л. Оболенской и К. В. Кандаурова – огромная залежь, едва тронутый исследователями массив документов, включающий дневники, воспоминания, записи мемуарного характера, переписку с деятелями литературы и искусства первой трети XX века. Все это Юлия Леонидовна бережно хранила, систематизировала, по письмам и дневниковым записям составляла сводные подготовительные материалы для будущих жизнеописаний, полагая, что все важное и мимолетное – события, чувства, обстоятельства бытия – есть канва интереснейшей книги, которая когда-нибудь должна случиться. В начале одной из ее тетрадей есть надпись: «Материалы для истории нашей жизни с К. В. Кандауровым, которую я обещала ему написать, и мы хотели писать ее вместе (Дневники и переписка)»1
ГТГ ОР. Ф. 5. Ед. хр. 1396. Л. 2 об.

Если бы такая книга состоялась, это было бы еще одно повествование о жизни в искусстве – о творческом союзе в окружении художников, поэтов – и о самом времени, в котором они кочевали из прекрасного прошлого в неведомое будущее. Центральной ее фигурой, бесспорно, стал бы Константин Васильевич, возле которого эта жизнь полнилась какой-то неистощимой и вдохновляющей силой.

Их знакомство состоялось в Коктебеле у Волошина, где в 1913 году впервые оказалась молодая петербургская художница. Для нее события этого лета определили всю «композицию» дальнейшей истории.

Встреча с Кандауровым соединила в одно любовь и искусство. Устроитель выставок, человек театральной повадки, полный планов и рассказов о театре, актерах, известных живописцах, он сразу оказался для новой знакомой увлекательным собеседником, наставником, поводырем в мир искусства, спутником в походах на этюды – туда, где цвел виноград…

Его главным «подарком» Оболенской стал Константин Богаевский, которого Кандауров боготворил и чей художественный опыт, взаимное дружеское общение и для Юлии Леонидовны оказались очень значимыми. Делая выписки из писем Кандаурова при подготовке материалов к его биографии, она не пропустила связывающую всех троих строчку: «Я все же безумно счастлив, что в жизни моей столкнулся с тобой и с Ю.Л.»2
Там же. Ед. хр. 1395. Л. 60 об.

И, конечно, ярким героем всего повествования не мог бы не быть Максимилиан Волошин, осенивший древние берега Киммерии поэтической славой. С самого начала знакомства он видел в Оболенской не только способную художницу, но и очень заинтересованно отнесся к ее литературным наклонностям. На этой грани – поэзии и художества – возникло особое дружеское притяжение, длившееся годы, отмеченное в дневниках и переписке обоих. Оболенская явно из числа тех женских романтических душ, которыми увлекался и которых увлекал поэт, – способная художница, поддающаяся соблазну рифмы во всей открытости движения навстречу… Он посвящает ей стихи, дарит книги, акварели, знакомит с Черубиной, всячески пробуждая тот самый дух свободы и творчества, настоящего искусства.

«Коктебель для всех, кто в нем жил, – вторая родина, для многих – месторождение духа», – писала Марина Цветаева. И чем больше обживалась волошинская дача, превращаясь в Дом поэта и примагничивая к себе новых персонажей, тем обширнее становилось культурное пространство, которое отзывалось, резонировало ему. Непринужденная повседневность дачной жизни на древней земле у жерла вулкана обретала черты эстетико-географического феномена, природного и культурного взрыва, создававшего «крымский текст» Серебряного века.

Оболенская – не исключение, напротив, яркое подтверждение цветаевской мысли, образным выражением которой стала самая известная ее работа – автопортрет в красном платье на фоне коктебельского пейзажа. Один из первых ее мемуарных опытов также относится именно к Волошину. В 1933 году по просьбе его вдовы, Марии Степановны, она сделала выписки из своих дневников о пребывании в Коктебеле, сопроводив их небольшим комментарием3
См.: Оболенская Ю. Л. Из дневника 1913 года // Воспоминания о Максимилиане Волошине / Сост. и коммент. В. П. Купченко и З. Д. Давыдова. М., 1990. С. 302–310.

Текст, хотя и отличается хроникальной точностью, выглядит довольно скромно, оставляя вне портретной характеристики саму мемуаристку. То ли сказалась свойственная ей сдержанность, то ли слишком тяжелы были недавние утраты и срок для воспоминаний еще не наступил. Конечно, жаль. А потому и стоит прочесть эти отношения заново, благо их письменных и рисованных «свидетелей» в архиве Оболенской предостаточно.

Что же касается дневников и переписки (около тысячи писем!) Оболенской и Кандаурова, охватывающих период с 1913 по 1930 год, то их действительно можно считать классическим эпистолярным романом, традиционной love story, развивающейся по всем канонам жанра. Судьбы героев, творческие и личные отношения представляют в этом «романе» главный сюжет, но сквозь него неизбежно просматривается картина времени, поскольку контуры и параметры частной жизни определяются импульсами, идущими извне.

Итак, стремительная завязка, начавшаяся встречей на коктебельском берегу, притяжение-отталкивание в ситуации любви на фоне законного брака, человеческая и творческая соединенность, когда домом стала совместная мастерская, а каждодневные встречи обрастали семейным бытом. И при этом – некоторая незавершенность, отдельность вблизи друг друга, что все же будет придавать этому союзу несемейный оттенок. В их отношениях всегда присутствовали макро– и микрорасстояния: сначала – между Крымом, Москвой, Петербургом, потом – между Большой Дмитровкой и Тверской, которые преодолевали письма, встречи, друзья, работа…

Но порознь – не всегда врозь, притяжение разъединенного имеет свою силу. Поэтому и разрозненный архив, как бы ни труден был в изучении, приманивал, втягивал в свою орбиту, неизвестность настраивала на поиск, и давнишнее обещание книги будто переселилось в сознание ищущего.

«Ибо не дано безнаказанно жечь чужую жизнь. Ибо – чужой жизни нет» (Марина Цветаева).

Нужное. Ненужное. Непрочитанное

С горечью думаю о начинающихся обысках. У меня ничего нет – ни продовольствия (какое там!), ни денег, ни оружия – тем более грустно, что снова перетряхнут все мои тщательно подобранные письма и бумажонки. Никому кроме меня они не нужны, но хочется их сберечь, дорожу ими, как жизнью…

Ю. Л. Оболенская. Из дневника 1920 года

С началом Великой Отечественной самые дорогие для себя письма и документы Оболенская, зашив в холстину, передаст в Государственную Третьяковскую галерею, значительная же часть архива останется дома, в мастерской на Тверской улице, которую тоже придется на время покинуть. В октябре 1941-го она попытается наскоро, хотя бы эскизно набросать очерки о близких ей людях, «свести счеты с прошлым», но в тех условиях это получалось не так, как хотелось. А смерть действительно пришла внезапно – но уже после войны, в декабре 1945-го.

В Государственный литературный музей (ГЛМ) выморочное имущество Оболенской поступило по акту нотариальной конторы. Словосочетание «выморочное имущество» всегда звучит пронзительно и трагично, передавая пустоту за гробом или наказание беспамятством, когда оставшиеся фрагменты земного существования никому не нужны. А здесь за этим стоял человек, который всю свою сознательную жизнь противостоял небытию, записывая, фиксируя труды, дни и события своей и чужих жизней, переводя их в слова и образы. Впрочем, обожженное войной время слишком сурово, чтобы быть пристально внимательным к судьбам, а тем более к их архивным остаткам. И то благо, что уцелели.

В ГЛМ огромный корпус документальных, печатных и изобразительных материалов обрабатывался и записывался два года, а в конце пятидесятых – начале шестидесятых было произведено его значительное списание и перемещение. Для не имеющего площадей музея выморочное имущество художницы оказалось слишком велико, было отнесено к «непрофильным», и им распорядились достаточно вольно. В результате часть документального собрания пополнила фонд Оболенской в рукописном отделе Третьяковской галереи (как того изначально хотела сама художница), другая перекочевала в Центральный государственный архив литературы и искусства (ныне – РГАЛИ), что-то было списано по состоянию сохранности и прочим формальным «объективным» причинам. Так весь архив – а это одиннадцать тетрадей дневников и записных книжек, около двух тысяч писем, фотографии, рисунки, книги – оказался рассредоточенным по трем известным московским хранилищам. Кроме того, материалы художников отложились в крымских собраниях, в частности в Феодосийской художественной галерее и Доме-музее Волошина, сама же обширная переписка Юлии Леонидовны и Максимилиана Александровича попала в Пушкинский Дом.

Разрозненность документального массива привела к тому, что в нарративе Серебряного века имена Оболенской и Кандаурова присутствуют лишь эпизодически, маргинально – в скромных упоминаниях, комментариях, сносках. Порой поверхностных и с повторяющимися ошибками, поскольку их собственная «личная история» оставалась все это время непрочитанной.

Еще сложнее с художественным наследием, о котором и вовсе известно немного. В запасниках ГЛМ и ГТГ хранится лишь небольшое количество графики художников, автопортрет Оболенской в красном платье (1918) находится в Астраханской художественной галерее, живописный «Коктебель. Гора Сююрю-Кая» (1913) – в Русском музее, другой крымский пейзаж (1917) – в Вологодском государственном историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике, «Слепые» (до 1925) – в Художественном музее Ярославля, несколько работ – в частных руках и коллекциях.

Но если верить в то, что рукописи не горят, а замыслы способны прорастать сквозь время, то бесследное исчезновение картин еще менее вероятно. А значит, открытие Оболенской-художника непременно состоится.

«Deus conservat omnia»4
Бог сохраняет всё (лат .).

Художник пишущий

…Часто есть потребность излить себя в чем-нибудь: какая-нибудь радость, тревога, ожидание, впечатление мимолетное. Нельзя для всей этой бегущей жизни успевать писать большие вещи, да и не вмещается она в них…

Случай Оболенской исключителен уже тем, что мемуарист, свидетель и современник действительно заслоняет собой живописца. Юлия Леонидовна принадлежит к редкой категории художников – пишущих и рифмующих, т. е. литературно одаренных. Широкий круг общения и свободное владение словом и пером (в дневнике – часто карандашом), привычка к фиксации мельчайших событий и подробностей жизни в письме, дневниковой записи, записной книжке, собственно, и создали тот колоссальный массив документов, который предстояло освоить как нечто целое, обозначив его контуры и внутренние связи. И то, что он насквозь пропитан «живой водой» чувств, не утративших своей силы, только придавали ему привлекательности. Если бы не люди – увлекала бы нас история?

Вместе с тем эпистолярий Оболенской – это «визуальный» текст, со всеми уникальными для подобного текста характеристиками. Ее записи аналогичны рисункам, наброскам, когда вместо имен мелькают инициалы, мысли проброшены вскользь, фразы доведены до намека самой себе, и чтобы их прочесть, нужна привычка к условному языку и беглому почерку. Но в этой рисуночной манере – цепкий взгляд художника, для которого деталь, подробность, мелочь важнее иного. Для начала – примеры из дневника 1919 года, запись от 28 февраля:

«К. принес снимки, делал новые отпеч<атки>, а я пис<ала> п<ортре>т. Он еще принес молока и 2 картоф<елины> и 1 лук, стряпал, и мы ели и пили молоко. Был пир на весь мир»5
ГЛМ РО. Ф. 348. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 19–19 об.

Три фразы – и полноценный сюжет, кажущийся знакомым по работам Петрова-Водкина или Штеренберга.

«Веч<ером> доклад Белого. Ковыляли по ужасной дороге посреди улицы гуськом по ледяным выступам (между бывшими прежде рельсами) по бокам – озера. Пост<оянно> провалив<ались> ноги. Трот<уар> непроход<им> ‹…› АБ. чит<ал> пути культ<уры> – история становления «я» – родовые, личные и коллективные (как теперь) голубиные шаги внутри нас и гроза снаружи»6
ГЛМ РО. Ф. 348. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 24–24 об.

И опять, эскизно – содержание доклада, но внимательно и пристально – дорога по ледяным выступам, которая и становится образом «путей культуры», о которых говорил Андрей Белый. «Мысли, ступающие голубиными шагами, управляют миром» (Ф. Ницше).

По коктебельскому дневнику 1913 года можно проследить количество солнечных, пасмурных или дождливых дней, встретить описания пейзажей в разное время суток, порой крыло птицы или цветок винограда привлекают внимание автора не меньше, чем разговоры об искусстве или стихах. Иначе говоря, описательность, подробность, цветовое наполнение текста – своеобразие мемуаристики Оболенской. Она пропускает содержание через глаз, вербализует образ, который для нее как для художника самодостаточен в передаче смысла.

И больше. Впечатление, попавшее в тетрадь, запоминается ярче и оказывается способным превращаться в самостоятельный образ, знак последующих событий, проникать в живопись. В записи первых дней памятного коктебельского лета читаем: «Возвращаясь, прошли через 2-й источник, заросший зеленью. Тенистый оазис, где пахло южным Крымом. Я открыла, что это пахли цветы винограда, и нарвала их. Тонкий благородный, но пьянящий аромат его лучше всяких роз. Он волнует какой-то необычайной мечтой. В нем не то вся душа моя, не то все то, что ей не хватает. Мы опьянели от радости, срывая и неся эти веточки. Было тепло, море синее, земля легка под ногами, лица горели от ветра, и кружил вокруг сказочный аромат цветущего винограда»7
Там же. Ед. хр. 1. Лл. 2 об. – 3.

«Цвет винограда» – ощущение необычайного, предчувствие счастья – станет названием одной из картин Оболенской и символом ниспосланной любви, воспринятой как чудо. Иначе и быть не могло, поскольку речь шла о виноградной лозе со всем присущим ей многообразием метафор.